Амнезия
Исчезнуть — не значит уйти
Как банкротство стало формой продолжения, а не завершения.
На поверхности — череда ликвидаций и банкротств, запутанные судебные акты, затухающая медийная волна вокруг фигурантов финансовых махинаций. На деле — устойчивая архитектура, в которой исчезновение компании вовсе не означает исчезновения людей. Скорее наоборот: одна вывеска уходит, на её месте появляется новая. Персонажи те же, роли чуть изменены.
В центре этой истории — оборонное предприятие АО «Плутон» и беглый банкир Феликс Бажанов. Но это лишь вершина. Под ней — десятки взаимосвязанных юридических лиц, чередующихся директоров, арбитражных управляющих, номинальных собственников. На их примере видно, как в российской экономике закрепилась тихая практика институционального перевоплощения: когда банкротство не конец, а ритуал очищения.
Речь не столько о правонарушениях, сколько о правилах игры. О том, как законы, созданные для прозрачности, стали инструментом исчезновения. И как сама легальность стала видом невидимости.
Ритуал очищения
Как банкротство изображается как честный финал — и почему это работает.
Когда очередное предприятие объявляет о банкротстве, в публичном пространстве звучит знакомая партитура: не справились, рынок сложный, ошибки менеджмента, теперь будет разбирательство. Появляется арбитражный управляющий — фигура, которая в этой сцене выполняет роль судмедэксперта: зафиксировать, инвентаризировать, упорядочить. Его действия подаются как техническая работа — без субъективности и интереса. Банкротство — как закономерный исход.
В этой риторике всё выглядит почти морально. Плохое управление наказано, кредиторы что-то вернут, виновные, если они есть, будут найдены. Если же их нет — тем лучше: значит, случай сложный, но не преступный.
Так устроена нормативная оптика. Но за ней — другое движение. Одни и те же фамилии, которые сопровождали предприятия в период «успешной» деятельности, снова появляются в новых юрлицах. Кто вчера был директором «Склад Центральный», сегодня консультирует «Северное Сияние», а завтра, возможно, ведёт переговоры от имени «Городской автовоз». Арбитражные управляющие, призванные расследовать, сами оказываются постоянными персонажами этих историй — их подписи переходят из дела в дело.
Это создаёт странную, но устойчивую форму «нормального»: когда банкротство — не крах, а этап. Не исключение, а стиль хозяйствования. И пока закон рассматривает каждое дело отдельно, сама система научилась объединять их в единую биографию — ту, которой в реестрах не видно.
Лица за кадром
Как формировалась система, в которой юрлица исчезают, а фигуранты остаются.
То, что кажется хаосом — смена адресов, юридических наименований, должностей и полномочий — на самом деле подчинено своей внутренней логике. Это не сбой системы, а её работа. Российское законодательство о банкротстве, создававшееся в начале 2000-х как антикризисный инструмент, изначально допускало гибкость: смена собственника, вывод активов, реструктуризация долга — всё это задумывалось как способ спасти бизнес. Но там, где правила предполагают доверие, возникает соблазн использовать их иначе.
Юридическое лицо в этой системе — оболочка. Оно может быть сброшено, как кожа, если больше не нужно. Персональная история — нет. Люди остаются. Сергей Кульнев, который был руководителем СО Сыромятники, далее оформлен как юрисконсульт Объединения Мастер; Владимир Щербаков, ранее контролировавший активы общества «Склад Центральный», позже фигурирует как представитель «Северного Сияния»; Игорь Маточкин, из «НЭВИЯ Групп» возглавляет само АО «Плутон» и позже уходит в свое «Карбоника Про». Смена статуса становится стратегией — уходом от последствий без выхода из игры.
Особую роль играют арбитражные управляющие и их СРО — структуры, которые по идее должны быть внешними регуляторами, но на практике оказываются повторяющимися элементами тех же схем. Эдуард Землянников ведёт дела сразу нескольких банкротств, в которых пересекаются одни и те же компании из громкого дела с поручительствами АО Плутон, его коллега Целиков также работает с участниками, уже фигурировавшими в других делах. Это не случайность, а признак устойчивости.
Всё это формирует институт, который можно назвать «деятельным забвением». Банкротство закрывает дело, но не стирает связи. Система воспроизводит себя, пока мы фиксируем внимание на каждом эпизоде отдельно. Нам показывают мёртвую фирму — но не тех, кто её оживляет под другим именем.
Без имени, но при деле
Что мы не видим, когда смотрим только на компании, а не на людей.
Если юридические лица — расходный материал, то кто решает, кому позволено играть дальше? Ни в одном из судебных решений, ни в ответах ведомств не поднимается вопрос: почему одни и те же лица получают право запускать новые компании, вести переговоры от их имени, обращаться в суд, заключать договоры?
В экономике, где репутация считается нематериальным активом, эти фигуранты сохраняют дееспособность, несмотря на участие в цепочке банкротств. Это не скрытые тени — их имена в реестрах, в карточках дел, на печатях. Щербаков, Суков, Галанов, Куретов — они не исчезли, а переместились. Кто допускает их к новой деятельности? Кто и как измеряет их «добросовестность»?
Не меньшее молчание — вокруг офшоров. В делах ВО Автотехноимпорта фигурируют кипрская Dociena Holdings и багамская Aero Rent Limited, но как только сделки признаны ничтожными, интерес к их бенефициарам исчезает. Они упоминаются как декорации — и уходят, не оставляя следов. Мы фиксируем промежуточные адреса, но не конечные интересы.
Особую роль играют арбитражные управляющие. Формально — это контрольный институт. Но на практике граница между действием и бездействием стирается. Управляющие не инициируют субсидиарную ответственность, не выявляют активы, не устанавливают связь между делами. Когда Землянников ведёт банкротства «Топкара», «Склада Центрального» и «Альфа-Комтранса» — компаний с пересекающимися структурами — это воспринимается как совпадение, а не признак системной связи.
Мы видим имена, документы, назначения. Но не видим решений. Всё происходит на виду — и остаётся за кадром.
Техника невидимости
Как законность превращается в инструмент забвения — и дисциплины.
Когда одни и те же фамилии циркулируют из дела в дело, а компании исчезают, оставляя после себя только судебные формулировки, у зрителя вырабатывается рефлекс: если всё в рамках закона — значит, так и должно быть. Мы учимся воспринимать формальную корректность как синоним порядка. Сделка признана недействительной? Отлично — механизм сработал. Арбитражный управляющий не нашёл оснований для иска? Видимо, оснований и не было.
В этой атмосфере «законность» становится не инструментом разоблачения, а ширмой. Она не вскрывает связи, а маскирует их. Прозрачные реестры, открытые базы, судебные акты — всё вроде бы на виду. Но язык, которым это оформлено, не позволяет увидеть, как работают паттерны: кто кого сменил, кто с кем совпадает по адресу, по уставному капиталу, по партнёрам. Мы видим дерево, но не лес.
Возникает особый тип фигуранта. Не преступник, не бенефициар, а оператор. Он не скрывается, не нарушает, не рискует. Он — в рамках. Он знает, как должно быть оформлено поручительство, как подать на банкротство, как говорить с арендодателями от лица нового ООО. У него всё на месте: ИНН, выписка, доверенность. И к нему нет вопросов, потому что он нигде не выходит за пределы — кроме, разве что, поля зрения.
Так формируется дисциплина легальности: поведение, которое не требует тайных схем, потому что само поле уже выстроено под цикличное исчезновение. Мы не замечаем повторения, потому что привыкаем считать каждую ситуацию новой. А значит — не учимся видеть, как это повторение формирует нас.
Возможные режимы правды
Что бы мы увидели, если бы менялись не только формы, но и способы видения.
Если законность стала ширмой, возможно, стоит изменить саму оптику. Что если рассматривать не компании, а траектории людей? Не фиксировать исчезновение юрлица, а отслеживать, куда двигаются те, кто им управлял? Мы привыкли думать о бизнесе как о цепочке организаций. Но что, если взглянуть на него как на биографию с переодеваниями?
К примеру, если бы публичные системы учета и контроля агрегировали не только ИНН и адреса, но и последовательности управленческих ролей, выяснилось бы: Суков, Галанов и Щербаков — это не три отдельных эпизода, а один устойчивый маршрут. Если бы арбитражные дела группировались по повторяемости управляющих, а не по ОГРН должников, стало бы ясно, что Мещерякова, Землянников и Целиков — не случайные специалисты, а элементы воспроизводимого механизма.
Это не предложение «бороться с личностями». Это предложение изменить точку зрения. Ведь пока ответственность ограничивается границами юрлица, каждый новый «проект» начинается с чистого листа. Но если ввести принцип биографической непрерывности — когда новое участие невозможно без анализа предыдущего — тогда паттерны станут видимыми.
А может быть, самое радикальное — отказаться от иллюзии, что всё можно свести к юридическим категориям. Иногда полезнее думать не о том, как работает банкротство, а о том, почему мы принимаем его за форму очищения. Или — почему считаем, что если что-то нельзя доказать в суде, значит, этого не существует.
Возможные формы видимости уже существуют. Их просто не принято применять здесь.
Кажется, это уже было
Финал. Или, быть может, начало следующего круга.
Мы привыкли видеть в банкротстве отклонение от нормы — результат некомпетентности, неудачи или преступного умысла. Но если оно повторяется с одними и теми же фигурантами, в одних и тех же ролях, с одинаковыми последствиями — может, это и есть норма? Не сбой, а способ завершать проекты, перераспределять активы, стирать биографии — и начинать заново.
Кто такие все эти исчезающие фигуранты — в эпоху, когда любой ИНН можно пробить за две минуты? Может быть, дело не в том, что они прячутся, а в том, что система учёта не предназначена для того, чтобы видеть связь. Мы создали иллюзию прозрачности, но не дали инструмента для понимания паттернов. Больше данных — не означает больше понимания.
Может быть, нам нужен другой язык. Не язык сделок, долей, активов и поручительств. А язык маршрутов, повтора и тишины. Язык, способный уловить не то, что зафиксировано в выписке, а то, что постоянно возвращается — под новыми именами, но со старой логикой.
Вопрос не в том, как наказать виновных. А в том, почему мы снова и снова оказываемся в одной и той же сцене — с разными декорациями, но с теми же героями.
Михаил Фуков
Ранее по этой теме:
Земля с темным прошлым. Часть 2
Ранее, по упоминаемым в материале компаниям:
.jpg)