Подмой бизнес

Как одно село в Удмуртии стало налоговой юрисдикцией для более тридцати предпринимателей из других регионов — и что это говорит о фискальной политике в России.

География фикции

В Удмуртии есть село, в которое никто не едет, но в котором почему-то активно “живут” предприниматели из Москвы, Санкт-Петербурга, Башкирии, Татарстана и даже Калининграда. Село Подмой Увинского района — типичная вымирающая точка на административной карте: по данным на июль 2025 года, здесь проживает 375 человек. И всё бы ничего — таких мест в России тысячи, — если бы не 31 зарегистрированный здесь индивидуальный предприниматель. ИП на каждые 12 реальных жителей — это не оживление экономики, а административная мистификация.

Юридически — всё в порядке. Прописка оформлена, налог платится. Но фактически большинство этих ИП никогда не вели хозяйственной деятельности на земле Подмоя. Их бизнес живёт в Уфе, Казани или на Мясницкой. Они регистрируются в Удмуртии, чтобы платить 1% налога на профессиональный доход вместо 6% — и это не “схема”, а вполне допустимая законом практика. Территориальное неравенство, встроенное в налоговую архитектуру, стало инструментом конкурентной борьбы: регионы, где ничего не происходит, теперь обогащаются за счёт тех, где действительно работают.

Этот внутренний офшорный ландшафт России создаёт новую форму мобильности: не физической, а регистрационной. И если в XIX веке экономическое движение шло за капиталом, в XXI — капитал движется за фискальной выгодой. Местные власти охотно закрывают глаза: в статистике растёт “число субъектов МСП”, а в бюджете появляется капля НДФЛ. Что теряют другие регионы и почему это превращает “льготную” деревню в узел фискального паразитизма — вопрос, который стоит рассматривать не с позиции морали, а структуры.

Подмой: цифровой анклав

Подмой не производит товаров, не экспортирует услуг и не проводит форумов «Малый бизнес – драйвер региона». Но здесь — в деревне без рынка, бизнес-инкубатора  — формально работают десятки предпринимателей, разбросанных по всей России. Их объединяет не территориальная общность, а налоговая рациональность: регистрация в Подмое открывает доступ к сниженной фискальной нагрузке, которую сложно получить в Москве или Казани.

На первый взгляд, цифры выглядят оптимистично: рост числа ИП, улучшение предпринимательского климата, дополнительный налоговый доход для сельского бюджета. Но за этими цифрами — почти полное отсутствие физической деятельности. Анализ ИНН показывает: половина предпринимателей — из Татарстана, шестеро — из самой Удмуртии, а оставшиеся — от Петербурга до Калининграда. В самом селе — один реальный магазин на всех предпринимателей.

Регистрация в Подмое стала условной “абонементной точкой входа” в льготную систему. Это не центр экономического роста, а цифровой анклав, существующий в фискальном измерении. Его главное богатство — не ресурсы, а статус: он даёт доступ к льготному налогу на профессиональный доход. Деревня превращается в платформу — не стартапов, а бумажных ИП. И хотя налог в 1% с оборота действительно поступает и в местный бюджет, остальные регионы — особенно те, где реально работают эти ИП — теряют в разы больше.

Муниципальные чиновники могут считать это удачей: любая активность лучше, чем её отсутствие. Но возникает вопрос: если экономическая жизнь региона становится фикцией, оформленной в системе ФНС, не пора ли пересматривать саму логику распределения фискальных стимулов? Подмой — не ошибка, а симптом.

Алгоритм прописки: кейс ИП Мухамадеева и ИП Аллагуловой

Подобные цифровые анклавы не возникают сами по себе. За ними — конкретные решения, принятые людьми с хорошей юридической интуицией и прагматичным взглядом на налоги. История ИП Мухамадеева и ИП Аллагуловой из Башкирии иллюстрирует, как работает эта логика в деталях. Они ведут совместную коммерческую деятельность в Уфе, но в документах 2024–2025 годов их траектории разошлись — хотя и не по факту, а по прописке.

В декабре 2024 года Мухамадеев оформил регистрацию в селе Подмой. Через три месяца, в марте 2025 года, Аллагулова вернула себе уфимскую прописку, где и положено. Обе регистрации вполне законны, как и работа по месту реального нахождения. Но при этом Мухамадеев получает доступ к 1% налога, в то время как уфимским предпринимателям приходится платить в шесть раз больше.

Эта расщеплённость между “бумагой” и “почвой” — не бюрократическое недоразумение, а новая форма экономической рациональности. Такие решения не только позволяют снижать налоговую нагрузку, но и маскируют структуру собственности: официально бизнес не делится на группу, не укрупняется, не попадает под пристальное внимание налоговых инспекций. На первый взгляд — просто пара ИП. На деле — распределённая структура с высокой гибкостью.

Подобные кейсы всплывают не из жалоб и не из уголовных дел, а из кропотливого анализа открытых данных. Так было с историей “Триоторг”, где регистрационные следы вели вовсе не к офису или складу, а к деревне в Удмуртии. Справка из сельсовета оказалась весомее бизнес-плана. И пока налоговая архитектура позволяет жить в одном месте, работать в другом, а отчитываться в третьем — такие кейсы будут множиться. Стоит правда отметить, что по этой группе, как нам стало известно, начались проверки.

Кто платит за экономию?

Юридическая корректность подобных схем — не повод не считать их проблемой. Наоборот, именно то, что они легальны, делает их структурно значимыми. Пока один регион получает в бюджет символические отчисления от “бумажного” бизнеса, другой — тот, где этот бизнес реально работает — теряет налоги, которые могли бы идти на дороги, инфраструктуру или субсидии. И это уже не вопрос предпринимательской изворотливости, а системной архитектуры: она поощряет уход от региона как фискального субъекта.

Механизм похож на внутреннюю версию офшорной логики: регионы с льготным режимом становятся экономическими юрисдикциями, не связанными с территорией реального действия. Регистрация в Подмое — это не бунт против системы, а движение внутри неё, строго по маршрутам, проложенным налоговым кодексом и региональными льготами. Фискальный интерес локализуется не там, где создаётся стоимость, а там, где ставка ниже.

На уровне страны это даёт перекос: статистика фиксирует рост числа ИП и формального самозанятого сектора, но региональные бюджеты не получают соответствующих доходов. В выигрыше — несколько “приёмных” муниципалитетов и частные лица, научившиеся использовать различия в территориальной налоговой логике. В проигрыше — вся система межбюджетных отношений, где реальный вклад региона в экономику оказывается недооценён.

Пока федеральный центр стимулирует регионы развивать предпринимательство, часть субъектов федерации уже научились извлекать выгоду не из бизнеса как такового, а из прописки. Фиктивная территориальность становится товаром — а это значит, что местная экономика всё больше отделяется от местной ответственности.

Когда прописка становится капиталом

Когда-то прописка была способом контроля — точкой, к которой государство “привязывало” человека. Сегодня это всё чаще актив. Для малого предпринимателя адрес регистрации становится экономическим решением: от него зависит налоговая ставка, доступ к режиму и уровень фискального давления. Место, где ты официально прописан, превращается в управляемый ресурс.

По сути, это новый тип деловой хватки: не умение продать товар или привлечь клиента, а способность ориентироваться в пространстве налоговой географии. Предприниматель, оформивший себя в Удмуртии, но работающий в Уфе, демонстрирует не изворотливость, а осведомлённость — способность использовать различия между регионами в свою пользу. Прописка становится тем, что в другом контексте назвали бы нематериальным активом.

Этот актив не требует инвестиций, сотрудников, помещений. Всё, что нужно — доступ к информации и понимание того, где “дешевле стоять”. Кто это понимает — тот выигрывает. А кто нет — тот платит больше за те же условия.

В результате меняется само представление о предпринимателе. Это больше не “человек с делом”, а “человек с регистрацией в нужном месте”. Его главная компетенция — не производить, а выбирать, где числиться. Прописка превращается в форму административного капитала, а регионы — в условные зоны льготной фикции.

Фискальный туризм как норма

Трудно винить предпринимателя, выбравшего регион с минимальной ставкой. Он действует в рамках закона, оптимизируя расходы так, как велит рынок — не спроса, а регулирования. Но когда таких решений становится много, они перестают быть частной историей. Возникает новая норма поведения — фискальный туризм.

Это не прыжки между странами, а переезды по строкам в базе ФНС. Региональная налоговая конкуренция, задуманная как стимул для развития, превращается в маршрут обхода. При этом никто ничего не скрывает: адреса регистрации — открыты, декларации — сданы. Но там, где система задумывалась как поддержка локального бизнеса, формируется приток “невидимых” предпринимателей, чья деятельность локально ничем не выражена.

Для местных властей это двойственный эффект. С одной стороны — рост “базы”, формальный прирост активности. С другой — нулевая вовлечённость “пришлых” ИП в местную экономику. Ни заказов, ни рабочих мест, ни обратной связи. Только строчка в статистике и скромный налоговый платёж.

В таких условиях “успех” региона становится результатом не экономического развития, а способности привлечь прописку. И здесь выигрывают не те, кто создаёт рабочие места, а те, чья ставка ниже. Принцип “где дешевле — там и пропишусь” закрепляется как модель поведения. А регионы, где всё по-честному, — с инфраструктурой, бизнесом и занятостью, — остаются в проигрыше.

Таким образом, фискальный туризм становится не следствием лазеек, а прямым продуктом экономической логики. И если он не регулируется, он начинает формировать саму систему.

Картография искажений

Когда территориальная регистрация отрывается от реального экономического действия, карта страны начинает врать. Она по-прежнему делится на районы, округа и регионы, но предпринимательская активность распределяется не по географии труда, а по географии ставок. Получается параллельная карта: вместо производственных кластеров — узлы фискального удобства.

Федеральная статистика охотно подхватывает эту логическую подмену. В отчётах — рост числа ИП, положительная динамика по “деловой активности” и признаки оживления в глубинке. На деле — фиксация присутствия без действия. Административные единицы превращаются в цифры без плотности. Одинокий сельский магазин вдруг оказывается в окружении трех десятков зарегистрированных предпринимателей из разных концов страны. Ни один из них не покупает здесь молоко.

Такое расслоение создаёт иллюзию: якобы налоговые стимулы “работают” и привлекают бизнес в малые территории. На практике это приводит к тому, что статистика и планирование начинают опираться на фальшивые сигналы. Регионы с реальной экономической нагрузкой теряют субсидии, потому что “у них всё хорошо”, а бумажные анклавы получают поддержку, потому что формально “растут”.

Проблема не только в потерях бюджета, но в управленческом искажении. Когда данные начинают описывать не то, что есть, а то, что удобно зарегистрировано, любая попытка планирования превращается в игру в слепую. И чем дальше уходит экономика от своей географии, тем больше рискуют те, кто всё ещё верит, что “развитие” — это про производство, а не про адрес.

Неравенство без границ

Когда налоговая архитектура страны позволяет пропиской заменить производство, на смену территориальному развитию приходит территориальная манипуляция. И выигрыш в этой игре получают не те, кто создаёт рабочие места, а те, кто умеет находить “мягкие” регионы — с минимумом надзора и максимумом фискальных поблажек. В результате возникает новая ось неравенства: не между крупными городами и провинцией, а между регионами с особым налоговым режимом и остальной страной.

Регионы, такие как Удмуртия — это территории внутренних офшоров. Не по злому умыслу, а в силу механики федеральной политики: чем беднее муниципалитет, тем выше шанс, что ему разрешат налоговую льготу. А дальше всё просто: эта льгота превращается в магнит для предпринимателей со всей страны, которых интересует не развитие деревни, а снижение налоговой нагрузки.

Так на карте России возникают “гибкие узлы”, куда стекается активность в чисто юридической форме. Там, где экономика действительно работает — в Уфе, Казани, Екатеринбурге — бюджеты недополучают. Там, где активности нет — поступают “цифровые” налоги. Местные бюджеты довольны, но эффект перераспределения очевиден: часть страны платит, другая — инкассирует.

Формально — закон соблюдён. Реально — нарушена логика территориальной справедливости. Ведь если регионы с инфраструктурой, инвестициями и людскими ресурсами теряют налоги в пользу муниципалитетов, где никто ничего не производит, но удачно сформулировали ставку — это не стимул к развитию, а премия за фикцию.

Так и строится внутрироссийская офшоризация — не на тайных счетах, а на открытых ИНН, не на нарушении закона, а на его чрезмерной гибкости. И если в этой системе никто не проиграл “официально”, то, возможно, стоит спросить: кому на самом деле принадлежит право на налог? И кто платит за его потерю?

Михаил Фуков