Клептопандемия

Та двадцатилетней давности поездка двух уфимских предпринимателей в Москву навсегда осталась в памяти. Осталась деталью, не переходящей в закономерность. И только теперь, спустя годы, я понимаю, почему коррупция в России неискоренима. Потому что это -болезнь. Болезнь неимоверно заразная. И никакая пандемия с ней не сравнится.

 Сначала у меня пропала открывашка. Только-только была и вдруг исчезла. В другой обстановке я бы махнул рукой – ну пропала-пропала и чёрт с ней, но в купе поезда эта пустяковина вдруг обретает огромное значение. Да ещё когда впереди – недельная командировка, и в номере гостиницы тоже придётся открывать бутылки и консервы.
«Жаль, что мы с тобой не умеем воровать, как Абрамович или Дерипаско, — сказал сослуживец, деливший со мной дорожные тяготы, – а то бы нам сейчас тушёнку лакей открывал».

Через час дороги исчезла ручка. Вот её уже было не по-детски жалко — «Паркер», да ещё дареный коллегами, выжившими меня с предыдущей работы. Мало того что память, ручка – мой главный рабочий инструмент. Я почувствовал себя как киллер, потерявший родную пристрелянную «беретту» перед исполнением заказа. Нет, можно, конечно, и из обреза шмальнуть, но я же профессионал, а не какой-нибудь дешёвый гопник.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стало исчезновение ножа. Стильный коллекционный клинок фирмы «Лагвиоль» был куплен за границей под стоны жены о том, что я трачу валюту на всяческую ерунду. Он был остёр, как женский язык, и резал всё подряд, а однажды даже спас мне здоровье, когда я блеснул его породистой сталью в свете тусклой подъездной лампочки, и два сизых наркомана отказались от намерения отобрать у меня бумажник.

Мы с товарищем сидели и смотрели на скромного интеллигентного дядьку, делившего с нами купе от самой Уфы. Он с аппетитом поглощал мою курицу, заедая её приятелевыми грибочками, и хищно косился на уже початую бутылку.

- Вы тут ешьте, пейте, - сказал мой сослуживец, - а мы пойдём, покурим.

- Да-да, - закивал сосед, – спасибо. Какие у вас жёны молодцы, так вкусно готовят!
- Ты думаешь, – он? — спросил я приятеля, когда мы вышли в коридор и закрыли за собой дверь.

- Ну а кто? - ответил тот, играя желваками.

- Может, милицию вызовем? - робко поинтересовался я.

- Из-за открывашки с ножиком? - съязвил мой коллега, давно писавший в газету на криминальную тему. - Его на кармане надо брать, с поличным. Не то мы с тобой голыми в столицу приедем.

- Но как? - ужаснулся я.

- Ты вымани его под каким-нибудь предлогом в тамбур, а я в его вещах пошарю.

К счастью, прибегать к сложным манипуляциям не пришлось. Когда я открыл дверь купе, мы увидели нашего интеллигентного соседа засунувшим руку в карман моей куртки.

- Вот это ахтунг! - сказал коллега и сжал кулаки в мозолях, натёртых о боксёрскую грушу.

- Мы ему сто грамм налили, как человеку, - воскликнул я, задыхаясь от гнева, – по нему параша плачет.

- Ты понимаешь, козёл, что параша – не женское имя, - ласково спросил воришку мой приятель, - а бубен – не музыкальный инструмент? Но я на нём сейчас сыграю!

- Ребята, не бейте меня, пожалуйста, — пискнул дядька, сел и заплакал. — Это болезнь, чес слово, болезнь. Ещё с детства... Я вам все сейчас отдам...

И он вытряс из серой поездной наволочки мои дорогие сердцу пропажи.

- Это ещё в детстве началось, - продолжал этот гад, бегая по купе глазами. — Как увижу, что не так лежит, сразу в карман. Поверите ли, сам не хочу, а руки тянутся. Только потом, уже годы спустя, узнал, как эта болезнь называется, – клептомания...

- А лечить тебя не пробовали? - ехидно спросил мой товарищ.

- Я понимаю вашу иронию, - вздохнул наш карманник, немного успокаиваясь. - Вы вправе думать обо мне всё, что угодно, но поверьте — это ничуть не легче, чем болеть раком или чумой. Мучаешься, сопротивляешься, а поделать ничего не можешь...

Жили мы бедно. Мать в столовке подавальщицей работала и в банках приносила домой надкусанные котлеты. Свежее до неё не доходило. Его ещё повара растаскивали. Приходилось ли вам когда-нибудь жрать школьное пирожное, на котором чётко отпечатаны следы чьих-то зубов? Нет? А я так пропитался всё моё детство. О, как я ненавидел эти огрызки и объедки!

- Прямо Шекспир какой-то,- прикололся мой коллега, - бедный Йорик!

- Выйдешь после такого ужина во двор, - словно ничего не слыша, продолжал дядька, - а там соседский пацан, сынок директорский, на новом велике катается. Ну, как не украсть! Спрячешь его где-нибудь в роще и крутишь педали, чтобы никто не видел. А потом подбросишь в соседский сарай и смотришь, как другого пацана за твою кражу лупят.

Потом – школа. Ну, там болезнь овладела мною накрепко. Однокашники, кто значками хвастает, кто игрушкой импортной, а мне чем гордиться, если батя с завода какие-то железки таскал? Высыпает детвора на перемену, а на меня очередной приступ накатывает. Пройдусь по портфелям, набью карманы всякой фигней, вроде, легче становится. Потом заберусь на чердак и думаю, ну, вот, зачем у девчонки зеркальце и бусики пластмассовые спёр? Ну, зачем?

- Вы думаете, мне ваш нож нужен или открывашка эта дурацкая? - воскликнул узник собственной совести, обращаясь ко мне. - Я недавно подсчитал: у меня этих ножей, за жизнь свистнутых, штук двести. А я всё равно тащу, потому что – болезнь...

- Бороться с собой не пробовали? - спросил я, проникаясь странным сочувствием к нашему спутнику.

- Ещё как пробовал!- вскинулся тот, счастливый тем, что его готовы слушать. - И зарок давал, и на иконе божился – всё бесполезно. Однажды, правда, ненадолго отпустило, после того как в старшем классе пацаны за блок сигарет меня в раздевалке так отзвиздели, что я месяц жевать не мог... С такой репутацией в родном городе и думать нечего, было оставаться. Поехал поступать в Москву, в «плехановский», на факультет экономики народного хозяйства. И там снова началось. Сначала по мелочи – ручки там, брелоки, перчатки импортные. Но однажды так прижало, что у старосты всю курсовую стипендию увёл. Скандал был страшный, милиция разбиралась. Подозревали меня, конечно, но доказать ничего не смогли... Я после того случая сразу женился на однокурснице-москвичке. Решил, от греха подальше, семья излечит от гадости этой. И что вы думаете: прямо перед регистрацией стащил у будущей тёщи бриллиантовые серёжки, которые она хотела своей дочери на свадьбу подарить. Та, бедная, весь загс вверх дном перевернула, и все по нулям. Она же не знала, что брюлики у её зятя в правом кармане пиджака лежат... Я их потом в скупку снёс, и мы на них «Жигуль» купили. Я жене сказал, что деньги в лотерею выиграл...

По ходу рассказа дядька постоянно прикладывался к нашей бутылке и закусывал маринованными грибочками. К финалу он стал всё чаще клевать носом, бормоча: «Сестра родная... погостить... а я у неё жетоны на метро... из кошелька...», пока не приник к подушке и не захрапел.

Ночь мы с другом провели тревожно, не раздеваясь и крепко прижимая к груди бумажники с деньгами и документами. Больной метался на соседней полке и выкрикивал междометия и фразы типа: «Не мои они, не мои!», «Хрен я вам это подпишу!» и что-то уже совсем невразумительное...

Москва встречала нас галдящей толпой и наглыми таксистами. Мы, скрупулезно пересчитав все свои вещи, вышли на перрон, стараясь не глядеть в сторону своего спутника, словно нам было за что-то стыдно. А тот, как ни в чём не бывало, вдруг предложил: «Ребята, за мной служебная машина придёт, давайте я вас подброшу куда надо».
В чёрной «Волге», усевшись на переднее сиденье, он строго спросил водителя: «Бюджетную комиссию проводили?» «Нет, - ответил тот, - решили вас дождаться». - «Правильно, за ними глаз да глаз нужен. Того и гляди пары миллионов не досчитаешься».

- А вы где работаете? - спросил я нашего попутчика.

- В префектуре, — ответил он и протянул роскошную визитку. На кусочке золочёного картона было написано: «Такой-то, кандидат экономических наук, зам. префекта по финансированию социальных вопросов». - Распределяю зарплату бюджетникам, курирую национальные проекты...